Брайн Дови: «Девайсы – менее выгодный объект для инвестиций, чем лекарства»

Брайн Дови участвовал в развитии 260 биофармацевтических компаний и управляет американским венчурным фондом Domain Associates с капиталом $2,7 млрд. Летом 2016 года он приезжал в Москву на объявление о стратегическом партнерстве с «Новамедикой» – компании, созданной «Роснано», и Domain Associates, а также американской компании Pfizer. Вместе они планируютпостроить фармацевтическое проиводство — завод в Калужской области.

Проект с «Новамедикой» — один из немногих для Domain Associates за пределами США, где в последние годы происходит бум инвестиций в биофармацевтику. За первое полугодие объем финансирования проектов в Life Sciences в Америке составил $4,7 млрд — 17% американского венчурного рынка. Для сравнения: в России в 2015 году размер инвестиций в стартапы в этой сфере не превысил $18,5 млн (по данным РВК и Frost & Sullivan, на Россию приходится менее 0,1% мирового рынка биотехнологий). В России много хороших ученых, сильные кадры в сфере естественных наук, но наукоемкому бизнесу, кроме талантов, нужна инфраструктура. Пока Россия только пытается создавать свои разработки в биофармацевтике, но на мировом уровне возможности не исчерпаны, уверен Дови.

— С чем связан нынешний бум инвестиций в биомедицинские проекты? И надолго ли он?

— В ближайшие десятилетия инвестбум в Life Sciences продолжится. Перед нами огромные возможности в создании новых фармпрепаратов, для этого мы можем использовать потенциал генетики. Теперь мы умеем находить гены, ответственные за развитие болезней. Так мы точнее определим внутреннюю причину заболевания, белок-мишень — мы воздействуем именно на нее, минимизируя влияние лекарства на другие процессы в организме. В последнее время было много прорывов в описании генов, кодирующих, например, разные типы диабета, многие виды рака, гепатит C. Проблема в том, что подобные заболевания комплексные, затрагивают множественные генетические изменения. Но чем дальше мы продвинемся в генетических исследованиях, тем чаще мы сможем создавать препараты не для уже имеющихся мишеней, а для новых. Например, FDA за 2015 год утвердило 45 новых лекарств. Только 16 из них задействовали новый механизм воздействия (First-in-Class Drugs). Пока нам удалось открыть только около четверти всех возможных терапевтических мишеней, и фармацевтика, хочется верить, сможет быстрее расширять их число за счет генетических подходов.

— Что эти изменения значат для инвесторов в биотех и разработчиков новых лекарств?

Идеи 26.07.2016 08:00

В биотеке пока нет таких мощных проектов, как Facebook, но инвестировать в эту отрасль можно начинать уже сейчас...

Появляются новые ниши, потому что именно сейчас работа с генетическими данными стала доступнее. Геном человека был практически полностью расшифрован в 2003 году, на это ушло $2 млрд. В тот момент мы изобрели алфавит. До сонетов Шекспира еще было далеко. Затем удешевление расшифровки генетического кода шло настолько быстро, что его темпы стали обгонять темпы падения цен на вычислительные мощности микросхем, описанные законом Мура. Сейчас секвенирование генома обходится в среднем в $1000. Это ускоряет работу исследователей возможных механизмов для новых лекарств. Ученый может взять сотню людей с определенным заболеванием и сотню людей без него, сравнить их генетические данные и выяснить, какой набор генов отвечает за нарушение. Меняется парадигма создания лекарств — от случайного подбора белков-мишеней и последующей проверке этой «догадки» мы идем к заранее определяемым мишеням. Доказательный подход в биофармацевтике меняется на предсказательный.

Из стен крупных фармкомпаний никогда не выходили Google или Facebook

— Будущее медикаментов нового поколения связывают в основном именно с противораковыми средствами?

— Не только. Но, конечно, инновации в противораковой химиотерапии — огромный рынок. Здесь нас ждет, кстати, еще и смена бизнес-моделей. Сейчас фармацевтический бизнес работает так: создается универсальная таблетка, она идет в массовое производство, оттуда — в полимерных банках развозятся по аптекам. Генетическая терапия работает иначе — она должна учитывать особенности генетических данных каждого человека. Возможно, фармацевтический бизнес из производственного будет постепенно становиться сервисным. Предстоит открыть новые бизнес-модели — скорее всего, компаниям придется учиться работать с образцами раковых опухолей, с логистикой.

— В среднем на создание лекарства и вывод его на рынок уходит 10-15 лет и почти $5,5 млрд, а до рынка доходит лишь одно из 5000, находившихся в разработке. Готовы ли фармацевтические корпорации инвестировать силы и время в новые препараты?

— Из стен крупных фармкомпаний никогда не выходили Google или Facebook. Их планы по новым продуктам не заполнены. Они ориентированы больше на продажи дженериков, а не разработку оригинальных препаратов. Особенно эта тенденция усилилась с патентным обвалом — с конца 2000-х ежегодно десятки лекарств-блокбастеров становятся доступными для копирования. Но венчурным инвесторам такая ситуация только на руку. Мы, занимаясь коммерциализацией новых разработок, по сути, живем обещаниями фармацевтических компаний о приобретении инновационных лекарств. Часто представители big pharma покупают компании, завершившие испытания на животных. Иногда они могут поглотить компанию и после тестов только в лабораторных условиях.

— Люди в них плохо воспринимают революционные идеи. Крупные игроки не готовы идти на огромные риски. Они если и работают с инновациями, то предпочитают не кардинальные инновации, а улучшения существующего. А для венчурных инвесторов работа с принципиально новыми разработками, которые могут или вырасти в многомиллиардный бизнес, или умереть, — основа бизнеса.

Пожалуй, все дело в толерантности к ошибкам. Человек внутри крупного фармбизнеса предпочитает вообще никак не ассоциироваться с неудачами, это вредит его карьере. Для людей на венчурном рынке потери, списанные бюджеты — норма. Мы рассчитываем, что один-два взлетевших проекта окупят расходы десяти неудавшихся. Или, например, в нашей индустрии редко встретишь человека на позиции CEO, который бы не имел бы за плечами неуспехов. Поэтому фармкомпании, скажем, так много занимаются улучшениями лекарств для борьбы с сердечно-сосудистыми заболеваниями. А мы вряд ли возьмемся за такие проекты. Нам интереснее прорывные инновации на только формирующихся рынках — например, средства для иммунотерапии, для лечения психических заболеваний.

— На каких рынках работают компании в вашем портфеле?

— Мы решили сфокусироваться на нескольких новых сферах. Один из них — борьба с ожирением и пищевыми зависимостями. Это огромная проблема в США, и она расползается по всему миру. В нашем портфеле есть компания Orexigen. Она разрабатывает препарат, воздействующий на гипоталамус пациентов, подавляя их аппетит. Другая компания, Obalon Therapeutics, работает над внутрижелудочным баллоном, который можно проглотить в виде капсулы, а потом надуть через специальную трубку через рот пациента. Раньше для ввода желудочного баллона нужно было проводить операцию под общим наркозом. Обе компании получили одобрение от EMEA (Европейское агентство лекарственных средств. — Forbes), но нам это стоило больших усилий. Например, когда Orexigen работала над лекарством, выяснилось, что подавление аппетита с помощью одного механизма активирует его рост за счет другого, поэтому компания должна была переключиться с разработки препарата с одним действующим веществом на комбинированный.

• 18-10-2016, 03:15
• Просмотров: 189
• • 0
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
• Категория: Изобретения